filthy one
"И только я знаю", написано для Terra Nova в челлендже. Фэндома нет. =)
Про дом, стоящий в самом низу нашей всегда тихой и сонной улице, ходило множество слухов. Детишки с расширенными от страха глазами рассказывали, как ночью слышны оттуда длинные протяжные крики, полные то страха, то тоски. Старушки вполголоса судачили о том, что на заднем крыльце этого дома появляется иногда странный полупрозрачный силуэт. Появляется, перегибается через перила крыльца, машет рукой, будто пуская в небо птицу, – и исчезает, развеянный солнечным светом. Даже взрослые мужчины, которые, как известно, к подобным рассказам все как один относятся с изрядной долей недоверчивости, немного понижали голос, если вдруг заходил разговор об этом доме.
Заходил он, впрочем, нечасто.
Верно, мужчины о доме говорили редко и с должным уважением. Причиной тому был двадцатилетний Редди Джонс, который на спор отправился в дом переночевать. Вернулся Редди ранним утром, едва встало солнце. Вернулся седым, собрал свои вещи и уехал. Те, кто видел его пару раз в соседнем городке, говорили, что Редди постоянно оглядывается назад, хотя раньше за ним такой привычки не водилось… И иногда дергается он ни с того, ни с сего, и редко выходит на улицу в погожий денек, когда собираются у магазинчики птицы, выглядывающие себе какие-нибудь крошки.
Это дом изменил Редди навсегда.
Он пришел туда ранним вечером, только-только спустились сумерки. На улице еще играли дети, они недоверчиво смотрели, как Редди открыл калитку с облупившейся краской – все еще поморщились от чудовищного скрипа, который она издавала – и вошел в двор старого дома, держа под мышкой свой потасканный спальный мешок и томик стихов Йетса. Дети сбились в стайку на другой стороне улицы и с приоткрытыми ртами наблюдали, как Редди поднимается по ступенькам крыльца, открывает дверь – и та закрывается за ним, будто отрезая все пути к отступлению. Пара мальчишек постарше, заводилы во всех играх, вдруг вспомнили, что матери просили их быть к ужину вовремя…
Улица вскоре опустела.
Стемнело тоже быстро: летом темнеет неожиданно. На улице было тихо; Редди как-то рассказывал одному из старожилов, будто он слышал, как работает старенькое радио у старушки Роуз, жившей на другом конце улицы. Может, Редди и привирал. Может, нет. Говорят, та ночь выдалась тишайшей за все лето: молчали сверчки, утих ветер, не шелестели кронами деревья, и даже птицы, обычно голосистые теплыми безветренными ночами, умолкли. Было тихо – и тем отчетливее услышал городок на рассвете оглушительное многоголосое курлыканье, щелканье, хлопанье и протяжные стоны, доносящиеся из заброшенного дома. Было темно – и тем яснее увидели разбуженные жители, как белеет что-то в верхних окнах дома и бьется в окна.
И, выбив с оглушительным звоном стекла, взметнулись в темно-синюю высь неба десятки теней.
Редди, пошатываясь, вышел на крыльцо – босиком, в одних светло-голубых джинсах. Седой, с остановившимся взглядом, с запутавшимися в волосах перьями и множеством царапин на лице, руках и плечах. Он трясся, его руки ходили ходуном, ноги заметно дрожали, а в правой руке он сжимал заметно подранный томик Йетса. Через четверть часа он пил горячий терпкий чай на моей кухне. Через двадцать минут на подоконник кухни, хлопая крыльями, приземлился прикормленный мной голубь – и Редди, бросив и разбив кружку, опрометью бросился к себе.
Через час его не было в городе.
Говорят, в старом доме была голубятня, и Редди под утро просто поднялся туда – из чистого любопытства. В старом доме было слишком неуютно из-за слухов, чтобы спокойно спать и слишком скучно и пыльно, чтобы всерьез трястись от страха. Поднялся – и спугнул сотню голубей, дремавших в предрассветный час. Говорят и посмеиваются, что Редди выгнало из города несколько десятков помойных птиц: голуби в нашем городке что крысы, особым уважением жителей не пользуются. Любят их единицы, прикармливаю только я. Только говорят о Редди все равно очень неохотно, а посмеиваясь, осторожно поглядывают по сторонам: мало кто верит, что обычные голуби могут так напугать человека.
И только я точно знаю: они и не могут.
Про дом, стоящий в самом низу нашей всегда тихой и сонной улице, ходило множество слухов. Детишки с расширенными от страха глазами рассказывали, как ночью слышны оттуда длинные протяжные крики, полные то страха, то тоски. Старушки вполголоса судачили о том, что на заднем крыльце этого дома появляется иногда странный полупрозрачный силуэт. Появляется, перегибается через перила крыльца, машет рукой, будто пуская в небо птицу, – и исчезает, развеянный солнечным светом. Даже взрослые мужчины, которые, как известно, к подобным рассказам все как один относятся с изрядной долей недоверчивости, немного понижали голос, если вдруг заходил разговор об этом доме.
Заходил он, впрочем, нечасто.
Верно, мужчины о доме говорили редко и с должным уважением. Причиной тому был двадцатилетний Редди Джонс, который на спор отправился в дом переночевать. Вернулся Редди ранним утром, едва встало солнце. Вернулся седым, собрал свои вещи и уехал. Те, кто видел его пару раз в соседнем городке, говорили, что Редди постоянно оглядывается назад, хотя раньше за ним такой привычки не водилось… И иногда дергается он ни с того, ни с сего, и редко выходит на улицу в погожий денек, когда собираются у магазинчики птицы, выглядывающие себе какие-нибудь крошки.
Это дом изменил Редди навсегда.
Он пришел туда ранним вечером, только-только спустились сумерки. На улице еще играли дети, они недоверчиво смотрели, как Редди открыл калитку с облупившейся краской – все еще поморщились от чудовищного скрипа, который она издавала – и вошел в двор старого дома, держа под мышкой свой потасканный спальный мешок и томик стихов Йетса. Дети сбились в стайку на другой стороне улицы и с приоткрытыми ртами наблюдали, как Редди поднимается по ступенькам крыльца, открывает дверь – и та закрывается за ним, будто отрезая все пути к отступлению. Пара мальчишек постарше, заводилы во всех играх, вдруг вспомнили, что матери просили их быть к ужину вовремя…
Улица вскоре опустела.
Стемнело тоже быстро: летом темнеет неожиданно. На улице было тихо; Редди как-то рассказывал одному из старожилов, будто он слышал, как работает старенькое радио у старушки Роуз, жившей на другом конце улицы. Может, Редди и привирал. Может, нет. Говорят, та ночь выдалась тишайшей за все лето: молчали сверчки, утих ветер, не шелестели кронами деревья, и даже птицы, обычно голосистые теплыми безветренными ночами, умолкли. Было тихо – и тем отчетливее услышал городок на рассвете оглушительное многоголосое курлыканье, щелканье, хлопанье и протяжные стоны, доносящиеся из заброшенного дома. Было темно – и тем яснее увидели разбуженные жители, как белеет что-то в верхних окнах дома и бьется в окна.
И, выбив с оглушительным звоном стекла, взметнулись в темно-синюю высь неба десятки теней.
Редди, пошатываясь, вышел на крыльцо – босиком, в одних светло-голубых джинсах. Седой, с остановившимся взглядом, с запутавшимися в волосах перьями и множеством царапин на лице, руках и плечах. Он трясся, его руки ходили ходуном, ноги заметно дрожали, а в правой руке он сжимал заметно подранный томик Йетса. Через четверть часа он пил горячий терпкий чай на моей кухне. Через двадцать минут на подоконник кухни, хлопая крыльями, приземлился прикормленный мной голубь – и Редди, бросив и разбив кружку, опрометью бросился к себе.
Через час его не было в городе.
Говорят, в старом доме была голубятня, и Редди под утро просто поднялся туда – из чистого любопытства. В старом доме было слишком неуютно из-за слухов, чтобы спокойно спать и слишком скучно и пыльно, чтобы всерьез трястись от страха. Поднялся – и спугнул сотню голубей, дремавших в предрассветный час. Говорят и посмеиваются, что Редди выгнало из города несколько десятков помойных птиц: голуби в нашем городке что крысы, особым уважением жителей не пользуются. Любят их единицы, прикармливаю только я. Только говорят о Редди все равно очень неохотно, а посмеиваясь, осторожно поглядывают по сторонам: мало кто верит, что обычные голуби могут так напугать человека.
И только я точно знаю: они и не могут.
-
-
15.08.2009 в 07:30-
-
15.08.2009 в 09:44